Смерть как сон - Страница 60

– Женщины тоже?

Еще один красноречивый жест, означавший скорее всего: «Мужчина всегда остается мужчиной».

– Может быть, у него была какая-то конкретная женщина, которую вы знали?

– У всех американцев на той войне были конкретные женщины. Впрочем, когда я говорю обо «всех американцах», к Джонатану это не относится.

– Месье де Бек, постарайтесь все-таки вспомнить. У него была во Вьетнаме другая семья? Местная?

– А если бы была? Что бы вы на это сказали?

Я быстро опустила глаза.

– Не знаю. Просто хочу услышать правду.

– Вы видели Ли?

– Да, а что?

– Она наполовину вьетнамка, наполовину француженка. Таких много. И это самые красивые женщины на земле.

– У моего отца была такая же?

– По крайней мере, он имел возможность встречаться с такими женщинами.

– У вас на плантации?

– А где же еще?

Де Бек почти никогда не отвечал на вопрос прямо. Его можно было понимать и так, и эдак. Обычно я умею общаться с подобными людьми, докапываясь до истины. Но сейчас растерялась. Если у моего отца была другая семья, неужели так трудно сказать это?

– А кстати, – вдруг воскликнул де Бек, – вы знали, что в семьдесят втором, помимо исчезновения вашего отца, случилось еще одно любопытное событие? Закрылся журнал «Лук энд лайф», с которым он активно сотрудничал.

– И что? Какая связь?

– О, это был хороший журнал. И таких было немало в те времена. Но те времена закончились. Ушла эпоха. Мне кажется, Джонатан не смог бы вынести засилья «желтой прессы» и телевидения, ему было бы больно наблюдать за скоропостижной кончиной индустрии, в которой он сделал себе имя.

– И что это значит? Вы хотите сказать, что ему некуда было возвращаться?

– Я лишь хотел сказать, что те годы стали концом эпохи великих фотожурналистов. Джонатан входил в их число. Он был лауреатом всех известных премий. Он и его друзья много раз смотрели смерти в лицо и делали свою работу. Они скрупулезно увековечивали все ужасы двадцатого столетия, разъезжая для этого по всему свету. О, эти славные труженики! У них не было ни нормальной семейной жизни, ни больших денег, но им принадлежал весь мир! Я бы даже так сказал: Джонатан и его коллеги являлись переходным звеном от поколения молодых Хемингуэев к поколению звезд рок-н-ролла.

– Но вы сказали, что их время ушло. И ушло еще тогда – в семидесятых. Я вас правильно поняла?

– Да, после вьетнамской войны мир изменился. Америка в первую очередь. Да и Франция, если уж на то пошло.

Кайсер кашлянул в кулак и заметил:

– Если можно, давайте вернемся к разговору о сестре мисс Гласс.

– Не возражаю, – отозвался де Бек, даже не посмотрев в его сторону и продолжая буравить меня пристальным взглядом. – Скажите, Джордан, с какой целью вы подключились к этому расследованию? Чего вы лично хотите добиться? Или вы мечтаете о правосудии?

– О правосудии не мечтают, его вершат.

– А что вы понимаете под правосудием применительно к вашему делу? Хотите наказать человека, создавшего все эти картины? Человека, который выкрал тех женщин из их домов ради того, чтобы обессмертить их образы?

– Мы говорим сейчас об одном человеке или о двух? – спросила я. – Мы имеем дело в первую очередь с похищениями – значит, речь идет о похитителе. Мы также имеем дело с живописными полотнами, и, стало быть, речь идет о художнике. Это один человек?

– Вопрос не по адресу. Но все-таки признайтесь, вы жаждете отмщения, наказания?

– Скорее хочу остановить его, чтобы больше никто не пострадал от его рук.

Де Бек задумчиво уставился на свой бокал.

– Понимаю. А скажите, у вас еще осталась надежда относительно судьбы вашей сестры?

– Мне трудно сказать…

– Как по-вашему, она еще может быть жива?

– Я была почти убеждена в обратном. Пока не увидела в Гонконге ту картину. А теперь не знаю, что и думать. – Я рассчитывала, что де Бек задаст еще вопросы, но тот молчал, поэтому пришлось продолжить опять мне: – А вы сами как думаете? Эти женщины еще могут быть живы?

Француз вздохнул:

– Думаю, что нет.

В первую секунду мне показалось, что я его не расслышала. Настолько чудовищно выглядел этот приговор в устах человека, который наверняка располагал большим объемом информации, чем все мы, вместе взятые. Когда о гибели похищенных женщин рассуждал Ленц, я воспринимала это спокойно. Как одну из версий. Де Бек – другое дело.

– Но ведь мы же можем допустить, что не все жертвы разделили печальную участь, – упрямо прошептала я.

– С чего вдруг? – удивился Кайсер.

– Всякое бывает. Даже конвейер ломается. Не существует плана, застрахованного от осечек. Я вот пытаюсь себе представить, что одна или, может быть, две из тех девятнадцати женщин выжили, и эта мысль не кажется мне такой уж абсурдной.

– А мы все-таки говорим о девятнадцати женщинах? – спросил Кайсер. – В настоящий момент мы прилагаем все силы, чтобы опознать по картинам жертв. Но у нас серьезная нестыковка. Из Нового Орлеана было похищено только одиннадцать женщин. Если представить, что художник рисовал каждую лишь однажды, то в воздухе повисают восемь «неодушевленных» полотен.

– Может быть, на этих картинах художнику позировали обычные натурщицы? – предположил де Бек. – Получали стандартное вознаграждение и уходили с миром. По-моему, выглядит логично.

– Хотелось бы в это верить. Но у нас еще одна проблема. Некоторые полотна настолько абстрактны, что по ним не удается провести опознание. Мы даже известных нам одиннадцать женщин пока не смогли «распределить» по картинам.