Смерть как сон - Страница 39

Когда он сказал про «холостяка», я машинально скользнула взглядом по его левой руке. Кольца не было.

– Что именно?

– Мы с Бакстером поехали в Монтану – в главную тюрьму штата. Чтобы допросить одного приговоренного к смерти. Он изнасиловал и убил семерых детишек. Мальчиков. Причем, перед тем как убить, пытал их со звериной жестокостью. Казалось бы, этот допрос не отличался от сотен других. Но эта сволочь открыто наслаждался своими воспоминаниями. И опять-таки для меня это было не в диковинку, по идее давно должен был привыкнуть, но тут… меня будто заклинило. Он говорил, а я все это видел, как наяву. Как семилетний мальчишка, захлебываясь кровью и слезами, зовет на помощь мать… В то самое время, как эта гнида загоняет ему в анальное отверстие сверло от дрели… – Кайсер прикрыл глаза и с трудом перевел дыхание. – Ну я и не сдержался…

– Что вы сделали?

– Опрокинул стол и попытался его убить.

– Получилось?

– Нет. Всего лишь сломал ему челюсть, нос и пару-тройку лицевых костей, повредил гортань и выбил глаз. Бакстер не мог меня оттащить, как ни старался. Лишь потом догадался треснуть меня чем-то тяжелым по башке. Я «поплыл», и он наконец сумел вытолкать меня из камеры.

– А с тем что стало?

– Увезли в больницу на месяц.

– Удивляюсь, как вас после этого не уволили.

Кайсер ответил не сразу, словно не решаясь раскрыть служебные тайны.

– Меня спас Бакстер. Сказал надзирателю, что заключенный напал первым и пытался завладеть оружием, а я лишь действовал в рамках необходимой самообороны. – Кайсер вновь устремил взгляд на влюбленных. – Вы, конечно, сейчас спустите на меня всех собак и скажете, что я нарушил гражданские права того подонка?

– А разве нет? Впрочем, я вас хорошо понимаю и не осуждаю ни капли. Я и сама иной раз лезла на рожон там, где нужно было тихонько сидеть в кустах и щелкать затвором камеры. Полагаю, вы не просто так сорвались. Его признания стали лишь поводом, а вы были на взводе уже когда ехали в Монтану.

Кайсер удивленно взглянул на меня.

– Вы правы. За неделю до того случая я не сумел спасти девочку. Расследовал ее дело в Миннесоте. Точнее, консультировал местную полицию. И мы были близки к тому, чтобы поймать маньяка. Очень близки. Но прежде, чем мы его взяли, он успел изнасиловать и задушить очередного ребенка. Если бы я тогда соображал быстрее… хоть чуть-чуть… девочка осталась бы жива.

– Не вините себя понапрасну. К тому же все это в прошлом. Вы сами мне говорили: забудьте то, что не в силах изменить.

– Это я так сказал, для красного словца… Просто вы произвели на меня атомное впечатление, вот я и решил блеснуть афоризмом.

Его честность вызвала у меня улыбку.

– Атомное… Во Вьетнаме так говорили.

Он машинально кивнул.

– Вы там были?

– А как же.

– На мой взгляд, вы слишком молодо выглядите для ветерана.

– Я застал самый конец: семьдесят первый – семьдесят второй.

Значит, ему сорок шесть или сорок семь, если тогда было восемнадцать.

– Война, между прочим, закончилась в семьдесят третьем. А если считать официально, то и вовсе в семьдесят пятом.

– В семьдесят первом отгремели последние крупные сражения, я это имел в виду.

– В каких частях служили?

– Пехота.

– Вас призвали?

– Сейчас модно так отвечать. Жаль, что не могу. Я отправился во Вьетнам добровольцем. Все в Штатах тогда чурались этой войны, а вояки стремились поскорее выбраться домой… И только я лез туда сам и по доброй воле. Не из-за геройства, по глупости. Что я тогда знал о жизни? Деревенский дурачок из Айдахо. Записался в школу рейнджеров, со всеми, как говорится, вытекающими последствиями.

– Вы там видели журналистов? Фотографов? Что вы о них думали?

– Что у меня своя работа, а у них своя.

– Полегче…

– Да, полегче. Я знал лишь пару-тройку журналистов, которые были нормальными ребятами. А остальные сидели по отелям и посылали на бруствер вьетнамцев, которые за деньги отщелкивали все «боевые» кадры. Таких журналистов я за людей не держал.

– Такие и сейчас еще остались.

– Мне, кстати, доводилось видеть вашу подпись под… скажем так, серьезными фотографиями. Вы такая же отважная, как и ваш отец?

– Я не знаю, мне трудно сравнивать. Об отце мне известно только то, что я слышала от других. Тех, кто работал с ним в зоне боевых действий. Мне кажется, мы не похожи.

– Почему вам так кажется?

– На войне встречаешь разных людей. Есть те, кто прячется по отелям. Ну, таких, вы правильно сказали, можно даже не брать в расчет. Кто-то едет на войну с томиком Хемингуэя за пазухой, чтобы проверить себя «на вшивость». Для кого-то опасность и риск сложить голову – нормальный график жизни. Сумасшедшие люди. Вроде Шона Флинна, который разъезжал по ничейной полосе на мотоцикле, с камерой в руках. Наконец, есть профессионалы. Они идут на риск не ради адреналина, а потому что иначе нельзя. А работу делать все равно надо. Они прекрасно понимают, что такое опасность, и боятся за свою жизнь почище последней домохозяйки. Но идут вперед. Осторожненько, аккуратненько, пригибаясь, но вперед. И залезают в самое пекло, где рвутся артиллерийские снаряды и вокруг тебя вздымаются фонтанчики грязи от автоматных очередей.

– Это мужественные люди, я таких всегда уважал, – заметил Кайсер. – И встречал среди солдат.

– Что-то подсказывает мне, что вы и сами такой.

Он не ответил.

– Я точно знаю, что таким был мой отец. Между нами, девочками, он ведь никогда не считался гениальным фотохудожником. Выстраивать композицию, ловить редкие ракурсы – это все не про него. Зато он подбирался к «слону» так близко, как никто другой. А когда вся картина прямо перед твоими глазами, композиция и не требуется. Требуется просто щелкнуть и получить кадр. Этим и были уникальны его работы, за это их и ценили. Он исколесил вдоль и поперек Вьетнам, Лаос и Камбоджу. Двенадцать суток просидел в катакомбах под Кесаном – в самый разгар осады. У меня дома есть снимок, сделанный одним морским пехотинцем, – отец стоит на тропе Хо Ши Мина.